"Вий"Актеры театра собрались около круглого стола в гримерке, чтобы выбрать следующую пьесу для преставления. Посовещавшись, они решили кардинально изменить репертуар.
И вот, что из этого
получилось в один из тихих, летних вечеров...
***
В семинарии настало благодатное время для студентов – каникулы. Все разбрелись кто куда. Философ Хома Брут по дороге домой забрел на одинокий хутор, где его встретила хозяйка и после уговоров
разместила на ночлег, правда в хлеву. Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася, осмотрел плетеные стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюся из другого хлева любопытную свинью и поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки.
Вдруг низенькая дверь со скрипом отворилась …
*Старуха, нагнувшись, вошла в хлев.*
- А что, бабуся, чего тебе нужно? - сказал философ.
*
Старуха шла прямо к нему с распростертыми руками.*
"Эге-гм! - подумал философ. - Только нет, голубушка! устарела". Он отодвинулся немного подальше,.
*Старуха, без церемонии, опять подошла к нему*.
- Слушай, бабуся! - сказал философ, - теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться.
*Старуха раздвинула шире руки и ловила его, не говоря ни слова.*
*Философу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском*.
- Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с богом! - закричал он.
*Старуха не говоря ни слова и хватала его руками*.
*Кинул взгляд на дверь, намереваясь сбежать…*
*Старуха стала в дверях, растопырила руки и вперила на него сверкающие глаза и снова начала подходить к нему*
Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах.
*Старуха подошла к Хоме, сложила ему руки, нагнула его голову, вскочила с быстротою кошки на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих*.
Все это случилось так быстро, что философ едва мог опомниться и схватил обеими руками себя за колени, желая удержать ноги; но они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее черкесского бегуна. Когда уже минули они хутор и перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам себе….
- Эге, да это ведьма!!!
Пот катился с него градом. Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение. Ему часто казалось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом хватался за него рукою. Изнеможденный, растерянный, он начал припоминать все, какие только знал, молитвы. Он перебирал все заклятья против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что шаг его начинал становиться ленивее, ведьма как-то слабее держалась на спине его…
"Хорошо же!" - подумал про себя философ Хома и начал почти вслух произносить заклятия. Наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил, в свою очередь, к ней на спину.
Старуха мелким, дробным шагом побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух свой. Земля чуть мелькала под ним.. Хома
схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил колотить старуху. Дикие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чаще, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душ…
*Невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха?*
"Ох, не могу больше!" - произнесла она в изнеможении и
упала на землю.
*Хома стал на ноги и посмотрел ведьме в глаза*:
Перед ним лежала красавица, с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами.
Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.
Затрепетал, как древесный лист, Хома: жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им.
*Хома пустился бежать вовесь дух.* ...
Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников, возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из семинаристов: Хома Брут.
Об этом философ узнал от самого ректора, который нарочно призывал его в свою комнату и объявил, чтобы он без всякого отлагательства спешил в дорогу, что именитый сотник прислал за ним нарочно людей и возок. Хоть Хоме и не слишком хотелось ехать, но после объяснения с ректором и его угрозы погладить спину семинариста розгами, он согласился.
Хома со своими сопровождающими приехал на хутор уже поздно ночью и сразу завалился спать.
Когда проснулся философ, то весь дом был в движении: в ночь умерла панночка…
Семинариста провели к сотнику… - Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? -
спросил сотник ни ласково, ни сурово.
- Из бурсаков, философ Хома Брут.
- А кто был твой отец?
- Не знаю, вельможный пан.
- А мать твоя?
- И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
Сотник помолчал и, казалось, минуту оставался в задумчивости.
- Как же ты познакомился с моею дочкою?
- Не знакомился, вельможный пан, ей-богу, не знакомился. Еще никакого дела с панночками не имел, сколько ни живу на свете. Цур им, чтобы не сказать непристойного.
- Отчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
Философ пожал плечами:
- Бог его знает, как это растолковать. Известное уже дело, что панам подчас захочется такого, чего и самый наиграмотнейший человек не разберет; и пословица говорит: "Скачи, враже, як пан каже!"
- Да не врешь ли ты, пан философ?
- Вот на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
- Ну... верно, уже недаром так назначено. Ты должен с сего же дня начать свое дело. И когда ты с сего дня три ночи совершишь, как следует, над нею молитвы, то я награжу тебя; а не то - и самому черту не советую рассердить меня.
Последние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понял вполне их значение.
Затем сотник приказал накормить Хому. Во время ужина семинарист краем уха слышал странные рассказы про дочку сотника…
После того, как немалое количество еды было съедено, а вина выпито, Хому Брута отвели в старую деревянную церковь на краю хутора, где разместили гроб с телом умершей панночки.
*Хома осмотрелся*
Весь пол был устлан красной китайкой. В углу, под образами, на высоком столе лежало тело умершей, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистями. Высокие восковые свечи, увитые калиною, стояли в ногах и в головах, изливая свой мутный, терявшийся в дневном сиянии свет.
"Три ночи как-нибудь отработаю, - подумал философ, - зато пан набьет мне оба кармана золотыми".
Возле крылоса он увидел связку свечей. Увидев их, он чуть приободрился, и принялся прилепливать их ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их нимало, и скоро вся
церковь наполнилась светом. Вверху только мрак сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой.
*Он приблизился и, еще раз откашлявшись,
принялся читать, не обращая никакого внимания на сторону и не решаясь взглянуть в лицо умершей. *
Воцарилась глубокая тишина…
*Хома медленно повернул голову, чтобы взглянуть на умершую и...*
Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Она лежала как живая. Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови - ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний; уста - рубины, готовые усмехнуться... Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе. Рубины
уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее…
- Ведьма! - вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь и снова стал читать свои молитвы.
Это была та самая ведьма, которую убил он. Но она была как то странно красива! Красота, но страшная…
Он отворотился и хотел отойти, но по странному любопытству, взглянул еще раз. В самом деле, резкая красота усопшей казалась страшною. Может быть, даже она не поразила бы таким паническим ужасом, если бы была несколько безобразнее. Но в ее чертах ничего не было тусклого, мутного, умершего. Лицо было живо, и философу казалось, как будто бы она глядит на него закрытыми глазами.
*Хома снова повернулся к крылосу, развернул книгу и, чтобы более ободрить себя, начал читать самым громким голосом. *
Голос его поразил церковные деревянные стены, давно молчаливые и оглохлые. Одиноко, без эха, сыпался он
густым басом в совершенно мертвой тишине и казался несколько диким даже самому чтецу.
*Чего бояться? - думал он между тем сам про себя. - Ведь она не встанет из своего гроба, потому что побоится божьего слова. Пусть лежит! Да и что я за мужчина, когда бы устрашился? Ну, выпил лишнее - оттого и показывается
страшно.*
Однако же, перелистывая каждую страницу, он посматривал искоса на гроб, и невольное чувство, казалось, шептало ему: "Вот, вот встанет! Вот поднимется, вот выглянет из гроба!"
Но тишина была мертвая. Гроб стоял неподвижно. Свечи лили целый потоп света. Страшна освещенная церковь ночью, с мертвым телом и без души людей!
Возвыся голос, он начал петь на разные голоса, желая заглушить остатки боязни. Но через каждую минуту обращал глаза свои на гроб, как будто бы задавая невольный вопрос:
"Что, если подымется, если встанет она?"
Но гроб не шелохнулся. Хоть бы какой-нибудь звук, какое-нибудь живое существо, даже сверчок отозвался в углу! Чуть только слышался легкий треск какой-нибудь отдаленной свечки или слабый, слегка хлопнувший звук восковой капли, падавшей на пол.
"Ну, если подымется?.."
Ведьма приподняла голову...
*Он дико взглянул и протер глаза.*
Но она точно уже не лежит, а сидит в своем гробе.
Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на гроб.
Она встала... идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь…. Она идет прямо к нему...
*В страхе очертил Хома около себя круг*.
С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов.
Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее… и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший.
*Хома не имел духа взглянуть на нее*.
Она была страшна. Ведьма ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза.
Но, не видя ничего, с бешенством - что выразило ее задрожавшее лицо - обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.
*Философ все еще не может прийти в себя и со страхом поглядывал на это тесное жилище ведьмы. *
Наконец гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух.
Философ видел его почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог зацепить круга, им очерченного, и усилил свои заклинания.
Гроб грянулся на средине церкви и остался неподвижным. Труп опять поднялся из него,
синий, позеленевший. Но в то время послышался отдаленный крик петуха. Труп опустился в гроб и захлопнулся гробовою крышкою.
Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим криком, он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде.
Наконец, настало утро и Хома покинул церковь.
На следующую ночь было тоже. Снова ведьма поднялась из гроба и старалась всячески напугать Хому и прорваться в круг. И опять петухи спугнули ее. Только на утро, семинарист заметил, что его волосы побелели.
Хома уже хотел было бежать, да его перехватили и снова под вечер привели в старую церковь с гробом панской дочки…
Все было так же. Все было в том же самом грозно-знакомом виде. Посредине все так же неподвижно стоял гроб ужасной ведьмы.
"Не побоюсь, ей-богу, не побоюсь!" - сказал он и, начал припоминать все свои заклинания.
Тишина была страшная; свечи трепетали и обливали светом всю церковь.
Философ перевернул один лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге.
Со страхом перекрестился он и начал петь. Это несколько ободрило его: чтение пошло вперед, и листы мелькали один за другим.
Вдруг... среди тишины... с треском лопнула железная крышка гроба и поднялся мертвец.
Еще страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек.
Двери сорвались с петлей, и
несметная сила чудовищ влетела в божью церковь. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь. Все летало и носилось, ища повсюду философа.
*Хома только крестится и читает как попало молитвы*.
И в то же время слышал, как нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов.
Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену
стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови.
- Подымите мне веки: не вижу! - сказал загробным голосом
Вий .
Все сонмище кинулось подымать ему веки.
"Не гляди!" - шепнул какой-то внутренний голос философу. Но
не вытерпел он и глянул.
- Вот он! - закричал Вий и уставил на него палец.
Все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха.
Раздался петуший крик. Это был уже второй .. Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах….
Да навеки и осталась церковь с застрявшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги….
*
КОНЕЦ*
Корвин Кел'фор: Браво!
Гул 'Темный': *АППЛОДИРУЕТ*
Корвин Кел'фор: Роза молодца...!
Jer'An Dur'Maedan: *пару раз ударил в ладоши*
Роза: *стоит пошатываясь от усталости*
Maral Da're: *С трудом встает
Мизраэль: ЧТо же... мне понравилось *аплодирует*
Гул 'Темный': Вот такого мы еще не видели. Ублажила душу старика!!!
Richard: Замечательное представление!
Laura Eripmav: я слышала эту историю в детстве, когда нам ее рассказал старый Вебер
Maral Da're: *Финальная сцена великолепна
Роза: *с усталой улыбкой наблюдает за
реакцией зрителей*
Maral Da're: *еще бы не знать Вия наизусть
Гул 'Темный': Woohoo!
Мизраэль: *продолжает аплодировать*
Laura Eripmav: Очень живописаное представление этой старой легенды.
Роза: Надеюсь.. ваше удовольствие от представление. превысило ваше недовольство долгим началом..
Актеры поклонились зрителям и удалились в гримерку.
\\ Спасибо Дму Андреасу за помощь, без нее так бы не получилось. Визуальные и звуковые эффекты, и обстановка, особенно последней сцены - (IMG:
style_emoticons/default/good.gif)
Театр Амена, Для любителей прекрасного
Roza Prime Театр Амена 27 February 2007, 13:14
